Демократия и русофобия

Анатолий Вассерман, аналитик

   Демократия, ещё лет двадцать назад казавшаяся светлым будущем человечества в целом и нашей страны в частности, с каждым днём вызывает всё больше нареканий. Некоторые из них не сомневают никого: в самом деле, как уже не раз отмечалось, если государство получает основные доходы не от налогов с рядовых граждан, оно и не будет к этим гражданам особо внимательно прислушиваться. Но есть и упрёки парадоксальные. Самый расхожий из них сводится к двум словам: демократы — русофобы.

   В самом деле, Россию критикуют весьма активно. И самые громкие обвинения исходят как раз из стран, в чьём демократизме давно уверен весь мир (кроме разве что особо демагогичных диктаторов вроде Каддафи). Насчёт обоснованности этих обвинений мнения расходятся. Но само их изобилие раздражает.

   Более того, основная доля обвинений сводится как раз к нашему несоответствию стандартам демократии. Хотя сами эти стандарты не только возникли в иные исторические эпохи, но и заточены под условия, во многом отличные от российских. И принять их в полном объёме нам пока трудновато.

   Правда, из-за границы такие подробности могут быть и не заметны. Но уж наши-то отечественные демократы должны ориентироваться в местных условиях и не требовать заведомо невыполнимое. Впрочем, похоже, что они руководствуются прежде всего призывом парижских студентов, бунтовавших в 1968-м: «Будьте реалистами — требуйте невозможного».

   Впрочем, каждый раз, когда Россия выполняет какое-нибудь из требований демократов (хоть своих, хоть зарубежных), они возмущаются ещё больше. Мол, вот ведь раньше русские называли это невозможным, а теперь делают — значит, раньше просто не хотели. И надо ещё сильнее давить на государство, чтобы заставить сделать ещё что-нибудь полезное, хотя и нежеланное.

   Ни дать ни взять «Демьянова уха»: каждая съеденная ложка рождает новый приступ уговоров скушать очередную тарелку — и так до полного отвращения.

   Правда, записных демократов, как и басенного Демьяна, понять можно. Уха, по словам Крылова (большого гурмана и преизрядного обжоры), и впрямь была вкусна и полезна. Демократия — судя по самым развитым странам — ничуть не менее полезна, чем уха. Но, как учил ещё средневековый основатель лекарственной химии Теофраст Бомбаст Ауреол фон Гогенхайм, более известный под псевдонимом Парацельс, только доза делает лекарство ядом и яд лекарством.

   А кстати, так ли уж целебна демократия?

   Вряд ли существует в обществе хоть одно явление, полностью лишённое недостатков. Так же, как можно найти что-то светлое даже в самых тёмных сторонах жизни. Так что общая оценка определяется соотношением разных свойств.

   Более того, это соотношение каждый подсчитывает по своему вкусу и усмотрению. Для кого-то важнее свобода слова, для кого-то — спокойствие на улицах. Поэтому вряд ли можно выработать не только единую для всех нас оценку, но и единый способ оценки общества. И разговоры о том, к чему стремиться, кажутся на первый взгляд беспредметными.

   Но есть и вполне надёжный способ оценки — миграционный.

   С незапамятных времён часть людей переселяется с места на место. В погоне за лучшей жизнью — а иной раз и просто ради спасения и выживания — человечество ещё в доисторические времена освоило снега и пустыни, горы и болота. И сегодня потоки переселенцев не прекращаются даже в тех краях, где правители считают каждый переход границы едва ли не личным оскорблением.

   Практически каждый человек сам выбирает направление переезда. Но едут ежегодно многие миллионы. И если посмотреть общую — статистическую — картину, становится ясно: люди в основном стремятся туда, где больше свободы — экономической и политической. Обратные потоки несравненно слабее.

   Конечно, мало кто говорит так же отчётливо, как Александр Галич: «Я выбираю свободу». Чаще всего едут просто туда, где живётся лучше. Выходит, чем меньше в стране свободы, тем хуже в ней жить. Причём, как правило, хуже в самом очевидном — материальном — смысле. Оно и понятно: активная деловая жизнь без свободы практически немыслима.

   Многие просто спасаются от бедствий войны — межгосударственной или (в наши дни куда чаще) гражданской. Тоже очевидно: чем меньше свободы, тем сложнее решать спорные вопросы миром, тем больше угроза насилия.

   Вот почему человечество в целом собственными ногами голосует за свободу. То есть в политическом смысле — за демократию.

   Отчего же тогда в нашей стране столь многим демократия не по вкусу? А главное, почему столь многие демократические страны столь резко выступают против России? Причём зачастую даже в тех случаях, когда совершенно очевидно, что уровень нашей собственной свободы оказывается для этих выступлений не причиной, но всего лишь поводом.

   Например, ещё в 1970-е годы американские парламентарии Джексон и Вэник предложили не предоставлять Советскому Союзу статус наибольшего благоприятствования в торговле¹ до тех пор, пока мы не предоставим своим гражданам право свободного выезда из страны. Свобода эта появилась у нас ещё в период перестройки. А теперь границы всех осколков былого Союза (за исключением разве что прибалтийских стран да Туркмении) открыты всем ветрам. Тем не менее в отношении большинства этих осколков — в том числе и в отношении России — правило Джексона и Вэника всё ещё действует.

   Да и многие другие деяния, формально продиктованные демократическими соображениями, по содержанию более чем сомнительны.

   Вспомним хотя бы серию «бархатных» и «цветных» переворотов в странах, где очевидны интересы России. Конечно, можно долго рассуждать о народном волеизъявлении, которое якобы искажали злобные бюрократы и коррупционеры. Но не худо бы подтвердить эти рассуждения хотя бы одним доказательством реальности фальсификации выборов, послужившей поводом для массовых демонстраций с отчётливым привкусом искусно сгенерированной истерии.

   До сих пор не только в Киргизии, ещё не оправившейся от революционных погромов в марте 2005-го, или на Украине, где с момента рыжего бунта прошло немногим более года, но и в Грузии, и даже в Сербии не стряслось ни одного публичного суда над деятелями центральной власти, обвиняемыми в подделке результатов голосования. Более того, даже обвинений такого рода никому не предъявлено. Правда, осуждено несколько сотрудников участковых избирательных комиссий — но подобное регулярно случается и в тех самых странах, откуда исходит моральная, а то и организационная поддержка переворотов.

   Более того, несложно доказать: сами эти перевороты — вопиющее нарушение демократии. Причём не только по сути: ведь уличные шабаши затрагивают лишь ничтожно малую долю населения и хотя бы поэтому куда менее надёжно, чем всеобщее голосование со всеми его издержками, оценивают народную волю. Но даже и формально: судя по реальным — за вычетом всех возможных фальсификаций — результатам оспоренных голосований, побеждали как раз те силы, в чьё превосходство будто бы не верили мятежники.

   Скажем, на Украине во втором туре президентских выборов 2004-го года бурные насмешки западных наблюдателей вызвала явка на голосование в Донецкой области: 96 % от списочного состава избирателей. Правда, и на противоположном — и в географическом, и в политическом смысле — конце Украины — Львовской области — явка перевалила за 90 %. Но это никого не удивило: ведь голосовать за бывшего финансиста Ющенко — дело, по мнению Запада, совершенно естественное, а вот голосовать за бывшего предпринимателя — и, что греха таить, бывшего в далёкой юности хулигана и грабителя — Януковича, по представлениям того же Запада, совершенно неприлично.

   Между тем общеизвестно: по меньшей мере треть взрослых мужчин исторической Галичины — Львовской, Ивано-Франковской и Тернопольской областей нынешней Украины — постоянно находится на заработках за пределами страны: в основном в Венгрии, Польше, Словакии, Чехии. Заметного повышения пассажиропотока из этих стран в Галичину в предвыборные дни и часы не зарегистрировано. Стало быть, голосовать физически могли не более 85 % списочного состава избирателей. И по меньшей мере 5 % явки — бесспорные приписки.

   В то же время донецкие шахтёры — прежде всего благодаря усилиям своего бывшего губернатора Януковича — работают в основном дома: за рубежом добывают хлеб насущный самое большее 10 % мужчин. То есть официально объявленный уровень явки избирателей теоретически мог быть обеспечен даже без привлечения ресурсов извне.

   Но ведь привлечение как раз было!

   На заработках в России постоянно находится около полутора миллионов (!) граждан Украины. По существующим нормам для них требовалось по меньшей мере четыреста участков для голосования. Рыжие фракции Верховного Совета Украины всячески саботировали принятие соответствующих решений. В конце концов бело-голубые сдались, и было постановлено организовать в России всего сорок участков. Тогда рыжие заявили Верховному суду, что постановление принято позднее допустимого по закону срока (то, что запоздание обеспечено их же усилиями, их ничуть не смутило) и поэтому недействительно. Так что в конечном счёте в России действовали всего четыре участка — в посольстве Украины в Москве и в трёх консульствах.

   Таким способом полутора миллионам дееспособных граждан откровенно отказали в праве демократического волеизъявления. Тогда они всеми доступными способами отправились на родину. Ведь они — в отличие от галичан — жизненно заинтересованы в хороших отношениях обоих государств своей страны. Поток желающих проголосовать оказался так велик, что на день голосования пришлось ввести десятки дополнительных поездов местного и дальнего следования и сотни (или даже тысячи) автобусных рейсов.

   Железнодорожные и автобусные маршруты, соединяющие Украину с остальной Россией, по очевидным географическим причинам проходят через северную и восточную части южной республики. Времени на разъезды по всей Украине у прибывающих избирателей не было: работа ждала их уже в понедельник.

   Северные области — Черниговская и Киевская — были уже ярко окрашены рыжей агитацией и поэтому к приезжим негостеприимны. Именно оттуда пошла легенда об автобусах, заполненных сторонниками Януковича и загруженных десятками открепительных талонов — мол, одни и те же люди голосовали десятки раз на разных участках. На самом деле автобусы и люди были разные — просто очень уж их много понаехало, и избирательные участки, рассчитанные только на местных жителей, захлебнулись.

   Не удивительно, что приезжие голосовали почти исключительно в восточных областях — Донецкой, Луганской, Харьковской (в соседней Сумской не получалось — там и рядовые жители, и начальники были настроены в пользу своего земляка Ющенко), да кое-кто добирался до Днепропетровской. Их, конечно, старались развозить по разным мелким городкам и посёлкам, чтобы не перегружать участки в областных и районных центрах. Поэтому во многих местах явка — без всяких приписок — обязана была заметно превысить 100 % списочного состава. А в целом по восточным областям те самые 90–95 %, вызвавшие бурный крик о фальсификации, неизбежно получались естественным путём.

   Несложно подсчитать: общее количество заведомо вброшенных бюллетеней в западной части Украины и Галичине в несколько раз больше, чем в Донбассе и Слобожанщине. Учитывая политическую ориентацию этих регионов, можно не сомневаться: фальсификации в пользу Ющенко многократно превысили фальсификации в пользу Януковича. То есть на самом деле Янукович победил куда убедительнее, чем по официальным данным.

   Конечно, не все виды подтасовок проверяются так же легко. Но тут можно ориентироваться на общий объём данных, представленных обеими сторонами в в декабре 2004-го в Верховный суд Украины. Бело-голубые опротестовали куда больше действий в рыжих регионах, чем рыжие — в бело-голубых. Правда, суд вовсе отказался рассматривать бело-голубой иск — на том забавном основании, что и рыжих протестов достаточно для отмены результатов тура. Но ведь в момент подачи документов сторонники Януковича ещё не знали, что суд начнёт с рассмотрения претензий Ющенко! Так что вряд ли их требования высосаны из пальца. Даже если для простоты считать, что документированной лжи с обеих сторон было примерно поровну, то реально победил именно Янукович.

   Правда, был и ещё повод для сомнений в достоверности восточных данных. Заявленный процент явки в целом по выборам заметно превышал числа, доступные на момент закрытия избирательных участков. Это и впрямь может удивить любого, кто во время собственного голосования разглядывал участок невнимательно. Хотя любому знакомому с технологией учёта избирателей всё ясно. Заранее подготовленные списки всегда разбиты на несколько журналов (по алфавиту или по кварталам), чтобы пропускать через участок по нескольку избирателей параллельно. Приходят избиратели, конечно, не в порядке составления списков, так что их присутствие помечают вразброс. В результате подсчёт общего числа прибывших — самостоятельная и довольно долгая задача. Её попросту некогда решать, когда избиратели идут сплошным потоком. Во время голосования удаётся лишь приблизительно оценить количество проголосовавших, а в последние часы (когда поток традиционно испытывает несколько всплесков) и вовсе никого не подсчитывают. Так что к моменту закрытия известны лишь данные трёх–четырёхчасовой давности. Понятно, что общее число, определяемое уже в ходе подсчёта бюллетеней, оказывается намного выше. Собственно, и в той же Галичине данные выросли ничуть не меньше — но на это, по уже сложившейся традиции, профессиональные демократы внимания не обратили.

   За другими жертвами «бархатных» революций я, к сожалению, следил далеко не так внимательно, как за своей малой родиной. Но и оттуда в печать, лежащую в пределах моего поля зрения, не просочилось сколько-нибудь убедительных с арифметической точки зрения свидетельств сознательных и целенаправленных фальсификаций в пользу партий власти. Так что необходимость бунта в этих странах тоже далеко не доказана.

   Между тем режимы, пришедшие к власти в результате уличных бунтов последних лет, ничуть не демократичнее своих предшественников. Разве что Коштуница оказался не столь деспотичен, как Милошевич — но лишь потому, что, в отличие от «железного Слобо», попросту ни на что не способен. Зато Саакашвили давит оппозицию с силой, даже не снившейся стареющему и успокаивающемуся Шеварднадзе. Ющенко атакует сторонников Януковича методами, несомненно относящимися к категории политических репрессий (к счастью, возбуждённые с его подачи дела рассыпаются уже на стадии следствия). Акаева, признанного — в том числе и на Западе — величайшим демократом Центральной Азии, сменил Бакиев, о котором такое даже в шутку не скажешь.

   Вдобавок можно не сомневаться: выдвиженцы бунтующих улиц — в отличие от своих предшественников — сделают всё от них зависящее, чтобы и впрямь фальсифицировать все предстоящие выборы. Ведь они пришли к власти заведомо преступным путём — вопреки не только законам своих стран, но и общепринятым нормам представительной демократии. Значит, после ухода от дел — хоть насильственного, хоть мирного — скорее всего вынуждены будут ответить за свои преступления. Следовательно, сделают всё от них зависящее, чтобы остаться на вершине до самой смерти. А если демократические стандарты будут этому мешать — тем хуже для стандартов.

   К России же новые правители относятся ощутимо хуже старых — хотя и старые тоже вряд ли похожи на марионеток Москвы. Милошевич обращался к нам только за помощью — но Коштуница о существовании нашей страны вовсе забыл. Шеварднадзе с явным отвращением говорил о Москве, где в бытность свою министром иностранных дел наломал (то ли с непривычки, то ли путаясь в собственных интригах) немало дров — но на лице Саакашвили написан диагноз «истерия», и нацелена эта истерия на север. Кучма вертелся между Западом и Востоком, пытаясь подобно ласковому телёнку сосать всех доступных маток — Ющенко кланяется исключительно на закат, а на восход разве что сплёвывает через правое плечо. Акаев искренне дружил с нами (и даже признал русский язык вторым государственным) — Бакиев сквозь зубы признаёт необходимость поддержания межгосударственных контактов.

   Между тем государства давно победившей демократии не просто демонстративно поддержали победивших преступников. Они, по сути, сами организовали преступления, ставшие источником новой власти. Сербию несколько недель бомбили под откровенно смехотворным предлогом (причём заодно поддержали приезжих наркоторговцев и террористов против законопослушных мирных коренных жителей), а потом долго тренировали и щедро оплачивали вожаков грядущего студенческого бунта. Эти же вожаки потом на американские деньги организовали учёбу своих грузинских коллег. Неформальные молодёжные движения, вокруг которых кристаллизовался шабаш на центральной площади Киева, формировались и обучались уже несколько лет (опять же за счёт щедрых американских благотворителей), а руководители украинских силовых структур были заблаговременно предупреждены, что малейшая попытка пресечь массовые беспорядки может обернуться гаагским трибуналом. Разве что в Киргизии от погромщиков исходил отчётливый запах не столько заокеанских учебных грантов, сколько откровенных афганских наркодолларов — но кто сомневается, что малейшего намёка от американского посла хватило бы, чтобы полиция и армия выполнили свой долг, невзирая на слабость Акаева!

   Выходит, для просвещённого Запада демократия — только ширма, из-за которой то и дело проглядывает откровенно антидемократичная русофобия?

   В это особенно легко поверить, глядя на тех наших граждан, кто давно уже избрал защиту демократии своей главной профессией. Самые яркие представители этого слоя давно уже относятся к собственной стране по принципу «Чем хуже — тем лучше». Понять их можно: только обстановка всеобщего разочарования в действующей власти даёт им шансы на собственное возвышение. Но «понять» вовсе не обязательно значит «простить».

   Правда, вопреки расхожему мнению своих оппонентов, наши профессиональные демократы чаще всего не особо надеются ни на свою безоговорочную политическую победу, ни на спокойную старость в краях, ставших для них идеалом. Они просто давно разучились видеть реальные успехи родины — слишком уж ничтожны эти успехи по сравнению с их мечтами.

   Но подобные искажения зрения способны принести едва ли не больше бед, чем прямой злой умысел. Хотя бы потому, что злоумышленник обычно преследует реальную выгоду и поэтому вынужден исследовать реальную обстановку. Погоня же за идеалом зачастую похожа на старинную помещичью забаву — охоту в отъезжих полях: орава конников мчится, вытаптывая всё на своём пути.

   Выходит, и тут — независимо от реальных намерений самих действующих лиц — демократия то и дело оборачивается русофобией.

Свобода в экономике и политике

   Вдобавок и нынешняя российская экономическая практика ассоциируется прежде всего с демократией — ведь творцы нашей нынешней стратегии первоначально приходили во власть именно под демократическими лозунгами. Правда, сами они уже давно не задумываются о своих первоначальных идеалах, а твёрдо веруют, что куда лучше народа знают, что ему надобно.

   Следует признать: на заре российских реформ они и впрямь во многих случаях оказывались правы — ведь рядовые граждане были в ту пору знакомы с принципами работы реального рынка ещё хуже профессиональных советских экономистов. Но сейчас едва ли не вся страна знакома с ключевыми принципами современной экономики. Почти каждый взрослый вменяемый гражданин способен если не планировать развитие государства, то хотя бы представить себе возможные последствия лично для него планов, разработанных другими.

   Выходит, давно пора вводить отработанный на Западе механизм участия всего народа в принятии ключевых экономических решений. Если же под демократическими лозунгами отрицать реальные принципы демократии, планы развития экономики неизбежно разойдутся с интересами большинства её участников. Значит, форма демократии, утратив содержание, вновь станет русофобской.

   Итак, примеров антироссийской демократии мы набрали более чем достаточно. Но прежде чем делать окончательный вывод, следует всё же ознакомиться со всем спектром доступных данных мировой политики.

   И тогда становится ясно: нас не любят далеко не все демократы. Например, самая густонаселённая демократия мира — Индия — с момента обретения независимости и по сей день относится к России неизменно дружелюбно. Или, скажем, Бразилия, пресытившаяся военными переворотами и уже много лет твёрдо идущая демократическим путём, тоже нам нисколько не враждебна.

   По другую же сторону баррикад — в русофобском лагере — вовсе не только демократические государства. Так, арабские страны, отродясь не походившие на демократов, имитируют любовь к нам разве что в обмен на щедрые — и фактически бесплатные — военные поставки, а те арабы, кто способен самостоятельно оплачивать своё вооружение, даже не пытаются ничего имитировать. Иран и Пакистан, почти все латиноамериканские и африканские диктатуры также нисколько не склонны относиться к России сколько-нибудь дружелюбно.

   Да и внутри России уже сформировались изрядные политические силы, умеющие сочетать трезвые планы с учётом интересов всех сограждан.

   Выходит, беспристрастная статистика не подтверждает наш первоначальный эмоциональный вывод. Демократия вовсе не обязательно порождает русофобию. Впрочем, и русофилию она порождает ничуть не чаще.

   Парадокс? Ничуть. Достаточно вспомнить, что такое демократия. Не в нашем — всё ещё во многом иллюзорном — представлении, а в мировой практике.

   А демократия — всего лишь механизм. Способ согласования разных — порою прямо противоположных — общественных интересов великого множества независимых друг от друга людей. Так же как рынок — тоже не чей-то идеал, а способ согласования столь же разнообразных хозяйственных интересов столь же многочисленных и столь же независимых людей.

   Как и любые другие механизмы, демократия и рынок несовершенны. Вполне можно придумать другие — более надёжные и эффективные — способы достижения тех же целей. Но придумать — ещё не построить. Давно доказано²: из всех практически осуществимых способов управления экономикой именно рынок даёт наилучшие возможные результаты. Столь же строгое теоретическое доказательство наивысшей эффективности демократии пока не найдено. Но, как отмечал ещё великий практик политики Уинстон Леонард Спенсер Чёрчилл, все другие способы управления государством ещё намного хуже.

   Если демократия — всего лишь инструмент согласования интересов, то понятно, что поведение демократической страны зависит именно от её интересов. Интересы прочих стран учитываются лишь в той мере, в какой их можно согласовать с внутренними. Если же согласовать нельзя — то и учесть незачем.

   Россия столь велика (и всё ещё сильна), что просто не в состоянии ни в чём не противоречить другим государствам. В том числе и вполне демократическим. Не удивительно, что при всём своём демократизме они будут на нас давить. И чем демократичнее — тем искуснее надавят. Ибо лучше учтут интересы своих граждан — и будут вынуждены лучше ущемлять наши.

   Демократия защищает всех, кто внутри неё. И друг от друга, и — главное — от всех, кто снаружи. Мы нынче снаружи западного мира. От нас и защищаются.

   Правда, подобная защита далеко не безгранична. Например, демократические государства не склонны к большим войнам. А уж между собою и вовсе не сражаются: если умеешь договариваться, чаще всего довольно быстро выясняешь, что даже самый худой мир гораздо выгоднее сколь угодно доброй ссоры.

   Последняя крупная война, все участники которой мало отличались по степени демократизма — Первая Мировая. Вопреки тогдашней пропаганде, Германская и Австро-Венгерская империи были ненамного менее демократичны, нежели империя Британская. Да и Россия — пусть вяло и неохотно — двигалась в сторону британских идеалов. Разве что Франция и США намного опередили своих соратников — но это с лихвой компенсировалось откровенной недемократичностью воевавших по ту же сторону линии фронта Сербии с Грецией.

   Опыт той войны не прошёл даром. Во Вторую Мировую Великобритания и Франция втянулись несомненно вопреки собственной воле. Даже откровенно идиотские, провальные и самоубийственные шаги — вроде Мюнхенского сговора или восьмимесячного бездействия в начале войны — следствие не хитроумных интриг, а открытого страха перед любым применением собственной силы.

   А если до драки всё же доходит, демократии предпочитают воевать железом, а не кровью. В той же Второй Мировой американцы расходовали куда больше снарядов и авиабомб, чем прочие воюющие стороны. Зато и солдат своих теряли при прочих равных условиях несравненно меньше. К чему проявлять чудеса героизма, если можно просто смешать противника с землёй — или со щебнем его собственных городов? Не зря один из лучших американских генералов этой войны — Джордж Паттон — вошёл в историю фразой, обращённой к его солдатам: «Я не прошу вас умирать за свою родину — сделайте так, чтобы мерзавцы по ту сторону линии фронта умерли за свою родину».

   Такая стратегия не гарантирует победу. Например, Франция капитулировала через считанные недели после начала немецкого наступления — просто потому, что её политики, генералы, рядовые солдаты были готовы разве что убивать, но ни в коем случае не умирать. Но если удаётся свести боевые действия к соревнованию экономических ресурсов (как вышло в обеих мировых войнах у США и Великобритании — благодаря морской изоляции от театров военных действий), демократия побеждает. Просто потому, что у неё — благодаря большей свободе — экономика обычно развивается быстрее и ресурсов оказывается больше.

   Кстати, во Второй Мировой ресурсы тех же США и Великобритании оказались достаточно велики, чтобы помочь далеко не демократичному СССР многими жизненно важными видами сырья, да и промышленными изделиями, во вполне ощутимом объёме. Есть даже историки, объясняющие печально знаменитый отказ Сталина признать неизбежность скорого германского нападения не приступом самоуверенности, а хитроумным расчётом. Мол, надо было ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ предотвратить малейшую возможность обвинения СССР в агрессивности, чтобы гарантировать щедрые поставки от демократичных союзников. Версия заковыристая, но не вовсе лишённая логики — особенно если учесть, что ЛЮБУЮ цену всегда платят из ЧУЖОГО кармана.

   Впрочем, исторические изыскания редко приводят к однозначному убеждению. Не зря говорят: история учит только тому, что история ничему не учит.

   Зато знания о назначении и принципах работы механизма демократии учат очень многому. Прежде всего — тому, что демократия сама по себе никоим образом не порождает русофобию. Это — понятия из совершенно разных и никоим образом не пересекающихся смысловых рядов. Так же как не пересекаются, например, цвет и вкус. Нельзя утверждать, что жёлтое обязательно будет горьким или, скажем, сладким, а кислое — всегда синим или бесспорно коричневым.

   Раз так — значит, мы можем решать, нужна ли демократия нам самим, не оглядываясь на соседей. Всё равно их отношение к нам будет зависеть прежде всего не от соотношения уровней демократичности, а от значительно более глубинных — экономических — причин.

   Впрочем, в какой-то мере наше внутреннее состояние всё же повлияет и на соседей. Хотя бы потому, что опыт всё той же Второй Мировой войны приучил демократов панически бояться диктаторов. Правда, эта паника не мешает некоторых диктаторов приручать — слова Фрэнклина Делано Рузвелта «Сомоса, конечно, сукин сын, но он наш сукин сын» вряд ли когда-нибудь устареют. Но любой диктатор, не вполне зависимый от демократов, может стать для них опасен. А страх, в свою очередь, опасен для окружающих.

   Например, режим Милошевича не слишком напоминал откровенную диктатуру, да и Сербия по сравнению со США или Европейским Союзом ничтожно слаба. Но ведь и Гитлер пришёл к власти в Германии, всё ещё не оправившейся от банкротства в Первой Мировой войне, и в первые годы правления не слишком зверствовал. Так не спокойнее ли устранить Милошевича и всех его сторонников, пока они не создали полноценную диктатуру?

   Конечно, в Россию бомбардировщики да крылатые ракеты в обозримом будущем вряд ли полетят: этого добра и у нас самих навалом. Но в современной экономике существуют способы ударить по противнику так, что любые бомбёжки покажутся детской игрой в песочнице.

   Так что наша полномасштабная демократизация снимет у прочих великих держав многие страхи. А значит, и нашу безопасность повысит.

   Да и в экономическом отношении демократия нам самим выгодна. Чем больше в стране свободы, тем быстрее и разнообразнее развивается хозяйство. Появится и надежда избавиться от сырьевой однобокости (к слову, организованной ещё коммунистами — когда в конце 1973-го впервые взлетели до небес мировые цены на нефть и газ), и опора для создания высокотехнологичных вооружений без чрезвычайных усилий — просто в качестве побочной ветки столь же высокотехнологичных гражданских производств (в обстановке чиновного произвола да сокрытия сведений о состоянии страны в целом и отдельных регионов такие производства просто не развиваются), и многое другое, что мы даже сейчас — после двух десятилетий беспрестанных реформ — всё ещё представляем себе скорее по западным фильмам, нежели по собственному опыту…

   А главное — опыт отстаивания собственных интересов в демократических условиях внутри страны рано или поздно обернётся умением противостоять на равных любым зарубежным конкурентам. Попытки ущемить нас — хоть поддержкой антироссийских манёвров соседних стран, хоть подкормкой нашей внутренней безрассудщины — постепенно сойдут на нет ввиду явной неэффективности. На смену им придут нормальные полноценные переговоры. Пусть порою и бурные, и выматывающие — но равноправные, без заранее предсказуемого (и явно невыгодного для нас) результата.

   Демократия — не цель, а средство. Эффективное. Но сложное и зачастую очень трудоёмкое. Этим средством — как и любым другим — надо уметь пользоваться. Надо желать пользоваться. Надо то и дело тратить на него немалые усилия — чтобы взамен получить достойный результат.

   Не зря премьер-министр герцогства Саксен-Веймар — а по совместительству ещё и видный естествоиспытатель, и великий поэт — Иоганн Вольфганг фон Гёте устами своего главного героя доктора философии Иоганна Фауста сказал:

      … Жизни годы

      Прошли недаром. Ясен предо мной

      Конечный вывод мудрости земной:

      Лишь тот достоин жизни и свободы,

      Кто каждый день идёт за них на бой.

¹Вопреки расхожему мнению, этот статус вовсе не приносит какие-то особые привилегии. Он всего лишь означает, что при торговле на страну не распространяются специальные запреты, если эти запреты не касаются каких-то иных стран.

²Краткое изложение этого доказательства приведено, например, в статье «Коммунизм и компьютер».